ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой выясняется, что во всем виноват Нострадамус

   Люба уже продала молоко и собиралась уходить с рынка, когда вокруг нее вдруг возникло какое-то движение, словно вихрь закружил ее и находившихся поблизости других торговцев, и все они оказались втянуты в поток людей, устремившихся через узкие ворота вон из рынка. Любу понесло в этом потоке и зажало в воротах, сзади напирали, дышали в затылок, кто-то уперся ей в спину и толкал, будто она была бревно для тарана. Наконец вытолкнули из ворот, и сразу же она услышала, как ворота позади нее заскрипели и, кажется, рухнули, придавив кого-то, послышались крики, но оглянуться и посмотреть не было уже никакой возможности. Любу несло по улице в сторону центра города, какие-то люди справа и слева от нее выкрикивали непонятные лозунги и угрозы, и постепенно она сама стала заряжаться этим азартом толпы, этим вдохновением еще неясной общей цели. Щеки ее загорелись давно не случавшимся румянцем, коса упала и расплелась, глаза блестели, и ноги, не уставая и словно не касаясь земли, сами несли вперед. По дороге толпа обрастала все новыми людьми, теперь по флангам ее вприпрыжку бежали дети и семенили старухи, а далеко впереди, в голове колонны, уже видны были неизвестно откуда вдруг взявшиеся плакаты и флаги.
   Достигнув мэрии, колонна стала тормозить и растекаться по площади хаотической массой, Люба оказалась где-то в самой середине ее, снова зажатая со всех сторон быстро уплотнявшейся толпой, но теперь она не чувствовала стесненности, а только возбужденное нетерпение. Она еще не понимала, что именно должно произойти, но желание быть причастной к этой буче, заваривавшейся прямо у нее на глазах и даже как будто зависящей от ее здесь присутствия, было так велико, что слезы выступили у нее на глазах. Она потянулась на носках, чтобы увидеть что-то впереди себя, и даже подняла вверх руку, словно хотела дать знать кому-то там, впереди, невидимому, но управляющему толпой: «Я здесь! Я с вами!». Тут же сунули ей в руки плакат, и Люба стала с энтузиазмом им размахивать, даже не взглянув, что там написано.
   — Мэра! Мэра сюда давай! — крикнули впереди.
   — Христофор! Выходи! — подхватила толпа и несколько минут дружно скандировала: «Хри-сто-фор! Вы-хо-ди!».
   Мэрия безмолвствовала и смотрела на площадь серыми глазами зашторенных окон.
   — Послать за ним! Сам не выйдет! — кричали справа.
   — Если не выйдет, надо брать мэрию штурмом! — кричали слева.
   — Брать штурмом! — немедленно отозвалась вся площадь.
   Тем временем какой-то мужик под радостные вопли и даже аплодисменты взобрался на верх кирпичной стенки и встал там в полный рост лицом к толпе, спиной к кажущемуся безлюдным зданию мэрии. Люба узнала в нем охотника Семенова.
   — Люди! — надрывно крикнул охотник Семенов. — От нас снова скрывают правду! Здесь, — он показал рукой на особняк за спиной, — прячутся от нас те, кто обязан знать эту правду и знает! Может быть, они задумали втихаря покинуть наш город и оставить нас на произвол судьбы? Не выйдет! Если погибать — будем погибать вместе! А если есть возможность спастись, то надо в первую очередь спасать женщин, детей и стариков, потом всех остальных, и только в последнюю очередь спасать свою шкуру. Требуем мэра на площадь!
   — Требуем мэра на площадь! — эхом прокатилось в толпе.
   Кто-то снизу стал дергать охотника Семенова за сапог.
   — Эй! Ты кто такой, что туда залез? Тебя кто уполномочил? Тут и без тебя есть кому командовать!
   Трое или четверо сердитых мужчин, оттирая друг друга локтями, пытались взобраться на стену и стать рядом с опередившим всех самозванцем.
   — Вы сначала между собой разберитесь, кто будет командовать, а я пока постою, — чуть наклонившись, сказал им со стены охотник Семенов и крикнул уже во весь голос:
   — Мэра на площадь! Христофор! Выходи!
   Тем временем на втором этаже, в кабинете мэра, сидели перепуганные чиновники и с напряженным вниманием прислушивались к шуму за окнами. Христофор Иванович, явно не понимавший, что происходит, хмуро оглядывал своих подчиненных и требовал разъяснений.
   — Чего им надо? — спрашивал он. — Зарплату требуют, что ли?
   — Нет, зарплату уже давно не требуют, сами крутятся, кто как может.
   — Это хорошо, — одобрил Христофор Иванович. — А чего тогда требуют? Воды, что ли? Или света?
   — Нет, воды и света тоже не требуют, привыкли обходиться.
   — Хороший народ у нас, — похвалил Христофор Иванович. — Терпеливый. А чего хотят-то? Пришли чего?
   — Хотят знать свое будущее, — отвечали чиновники.
   На лице у Христофора Ивановича нарисовалось полное недоумение.
   Он и сам не прочь был бы узнать свое будущее. Бывало, по ночам мучили его кошмары и снилась вдруг богадельня, в которой он якобы доживает свой век вместе с другими мэрами, губернаторами, членами федерального правительства и даже самим президентом, и будто бы называется эта богадельня «Дом политических инвалидов», а ее обитатели целыми днями выясняют между собой, кто из них больше виноват в том, что все они здесь оказались, и даже иногда кидаются хлебными корками или плюют друг другу в тарелки. А то еще снился ему Международный Трибунал с длинной-предлинной скамьей подсудимых, на которой сидят все те же члены правительства, президент и некоторые губернаторы, и где-то между ними затесался и Христофор Иванович, обижаясь и недоумевая, за что он-то сюда попал. А в Трибунал выстроилась целая очередь желающих выступить в качестве свидетелей, идут и идут, идут и идут, и судья в черной мантии (почему-то женщина) стучит большим молотком и объявляет, что пока не выступят все желающие, перерыва не будет. От таких снов просыпался Христофор Иванович всегда в холодном поту и долго не мог встать с постели, лишь постепенно приходя в себя и радуясь, что весь этот кошмар ему только приснился, а на самом деле он у себя дома, в родной мэрии, и добрая Антонина Васильевна уже зовет его пить чай с капустными пирожками.
   Видя, что мэр впал в задумчивость, чиновники стали подталкивать друг друга локтями и дотолкались до края стола, где сидел замыкающим начальник депхаоса Бесфамильный. Тот нехотя встал во весь свой огромный рост и сказал:
   — Христофор Иванович! Не хочется вас расстраивать, но положение в городе серьезное. Распространяются слухи о близком конце света, люди в панике, если не предпринять срочных мер, могут возникнуть беспорядки!
   Мэр замахал на него руками, словно отгонял назойливую муху.
   — Что еще за конец света придумали? Не знаю я никакого конца света! Пока я — мэр, никакого конца света быть не должно, вот и все!
   Чиновники переглянулись, словно говоря: «Ну что с него взять, он у нас как дитя неразумное!». Они давно уже привыкли к тому, что мэр у них как бы есть и как бы его нет, а потому не очень-то к нему прислушивались. Скажет что-нибудь, ну и скажет, а они послушают, и сделают каждый по своему разумению. Но сейчас случай был особый, такой, когда никому из чиновников вовсе не хотелось брать на себя какую-нибудь инициативу и тем более ответственность. Так что их очень бы устроило, если бы Христофор Иванович сам что-то дельное предложил, да не тут-то было. Вон как ручками машет, слышать ничего не желает.
   — Вы что же, верите сами в это вот... насчет конца света? — спросила Антонина Васильевна, округлив, насколько могла, свои узкие глазки. Сама она очень склонна была верить во всякие приметы и каждый день начинала с того, что прочитывала затрепанный гороскоп и гадала на картах. И если по гороскопу или по картам выходило, что не надо сегодня Христофору Ивановичу принимать никаких важных решений, то он и не принимал.
   — Лично я уже давно ни во что не верю, — изрек главный пессимист Нетерпыщев. — Но надо быть готовыми ко всему.
   — А давайте вызовем сюда астролога этого, Кабалкина, что ли, пусть он нам разъяснит с научной точки зрения! — предложил кто-то.
   Тут же послали за Кабалкиным и скоро привели его, сильно перепуганного. Войдя, астролог зачем-то стал кланяться мэру и всем сидящим за столом.
   — Ну, расскажите, — прищурился на него первый зам Козлов, — что вы там такое на рынке вещали, что весь народ нам взбудоражили?
   — Видите ли, господа, все дело в том, что сейчас идет 1999 год...
   — Это мы и без вас знаем! — хором сказали чиновники.
   — Да, да, конечно, но все дело в том, что в одном из пророчеств Мишеля Нострадамуса...
   — Мишеля? Так я и думал, что евреи пакостят! — хлопнул по столу прокурор Мытищев, который ко всякому случаю приплетал евреев.
   — Нет, нет, господа, он француз! Француз, жил в ХУ1 веке...
   — Знаем мы этих французов!
   — Да нет же, господа, это был великий оракул, предсказавший революции — и французские, и наши, — и мировые войны и еще много чего, и все это уже сбылось — точно, как он предсказывал в своей книге «Центурии».
   — Не читал, — брякнул Христофор Иванович.
   — Ну, если бы вы даже прочитали, то все равно ничего бы не поняли, — заметил астролог, вежливо улыбаясь.
   — Это почему? Я что, такой дурак? Или он такой сильно умный?
   От прямого ответа на этот вопрос Кабалкин уклонился и перешел непосредственно к делу:
   — Видите ли, Нострадамус предсказал, что кульминацией так называемого 7000-летнего цикла развития истории станет именно 2000-й год. В начале его произойдет колоссальный тектонический сдвиг, в результате которого Земля сорвется со своей оси и...полетит в неизвестность!
   У сидящих за столом вытянулись физиономии и рты пораскрывались.
   — Да вот я вам сейчас прочту... так сказать, по первоисточнику, в переводе, конечно, — астролог полез в портфель, достал маленькую толстую книжицу, полистал с конца и, найдя нужное место, прочел нараспев:

«Будут знамения весной и необыкновенные перемены после,
перемещения народов и могучие землетрясения...
И будет в месяце октябре великий сдвиг земного шара, и будет он таков,
что многие подумают, будто бы земля утратила свое естественное движение
и вскоре погрузится в бездну вечной тьмы».

   — Это как понимать — «весной», «в октябре»? Какой это «весной», в каком это «октябре»? — с тревогой спросил начальник департамента натурального налога Паксюткин.
   — Как считают исследователи текстов великого оракула, медленный сдвиг начнется в октябре 1999-го и окончится в мае 2000 года.
   И словно в подтверждение этих слов стол, за которым сидели чиновники, качнулся, и по нему с одного конца в другой медленно поехал пустой графин. Кроме того, слегка задребезжали стекла в книжном шкафу, где покрытые полувековой пылью стояли тома Ленина, не вынесенные в свое время по той простой причине, что нечего было поставить взамен, а держать книжный шкаф пустым показалось несолидно. С потолка сорвался и шлепнулся прямо на спину Козлову небольшой кусок штукатурки. Но всего этого присутствующие вроде как даже не заметили. Дулин придержал графин рукой, а Козлов смахнул штукатурку с плеча и укоризненно сказал, обращаясь к астрологу:
   — Как же можно пугать людей такими небылицами!
   — Вы вот что, — добавил Бесфамильный, — возвращайтесь к себе и никому больше про все эти дела не рассказывайте, понятно? Самое страшное — это паника. Вы ж наш народ знаете — все снесут, не надо и конца света дожидаться. Людей надо успокоить. Может быть, вам выступить с опровержением?
   — Но... как же я могу опровергать самого Нострадамуса? — пролепетал астролог.
   — Дался вам этот Нестор... как его там... даун, что ли? Вы что, нанимались его бредни пропагандировать? Ладно, идите, и не болтайте, а опровержение мы сами сделаем, — сказала Антонина Васильевна.
Кабалкин исчез. Некоторое время чиновники только переглядывались и вздыхали, издавая звуки типа: «Да...», «Ой-ё-ёй...», «Эхе-хе...».
   Первым нарушил молчание Христофор Иванович, неожиданно для всех высказав довольно трезвую мысль:
   — Вот так живешь, работаешь, стараешься для людей, а потом в один прекрасный день выясняется, что все — коту под хвост! Ничего не надо. Приехали, граждане, слезайте, поезд дальше не пойдет.
   В эту минуту стул под ним качнулся, но Христофор Иванович успел ухватиться за край стола и сохранил равновесие.
   — Да чего ему верить, этому Кабалкину, кто он такой, — возмутился прокурор Мытищев. — Развелось этих астрологов, политологов, сексопатологов всяких... Каждому верить!
   Христофор Иванович тяжело встал, подошел к окну и, раздвинув двумя пальцами пыльные шторы, выглянул на улицу. Толпа прибывала. Ему даже показалось, что его заметили и вот сейчас запустят в него чем-нибудь нехорошим. Христофор Иванович отпрянул от окна и сильно расстроенный сел на место.
   — Надо срочно придумать что-то такое, что отвлекло бы народ, переключило его внимание, — сказал первый зам Козлов.
   — Может, квартплату поднять? — неуверенно предложил кто-то. — Все равно ее никто не платит, но чисто психологически людей отвлечет.
   — Ни в коем случае! Это их еще больше убедит, что идем к концу.
   — А может, пусть Христофор Иванович подаст в отставку и назначит выборы? Главное ведь назначить, а проводить необязательно.
   — А вот это видели? — вмиг очнулся от тяжелых мыслей Христофор Иванович и показал большую, жирную дулю.
   Члены партии оптимистов мрачно усмехнулись.
   — Очень хорошо отвлекают также громкие заказные убийства, — мечтательно сказал прокурор Мытищев и в упор посмотрел на мэра.
   Надо заметить, что в последнее время прокурору совершенно нечего стало делать, и он даже заскучал. Последнего живого преступника видели в Тихо-Пропащенске в 1997 году, когда в городе еще водились деньги. Его судили за ограбление старушки Ивановой, у которой он вытащил из квартиры на первом этаже телевизор «Рекорд» и 150 рублей, отложенных старушкой на смерть. Прокурор Мытищев просил у суда наказания в виде лишения свободы сроком на 3 года, но суд, приняв во внимание, что старушка Иванова приходилась грабителю бывшей тещей и при ограблении никак физически не пострадала, присудил полтора года условно. Когда-то в городе были преступники и посерьезнее, была даже одна небольшая, но хорошо организованная группа, занимавшаяся тем, что собирала деньги у желающих выехать из Тихо-Пропащенска в центральные районы страны, — якобы на покупку там жилья. Желающих на первых порах нашлось немало, всем им были выданы на руки гарантийные письма от некоей фирмы «Переселенец», как позже выяснилось, в природе не существующей. Собрав приличную сумму денег и раздав липовые гарантии, мошенники тихо исчезли. Ну а когда в городе совсем перестали ходить живые деньги, исчезла куда-то и местная «братва», подалась, видимо, в более благополучные и денежные места, оставив прокурора Мытищева и муниципальную милицию скучать без дела.
   Услышав про заказное убийство, Христофор Иванович вскинул левую руку, а правой с силой ударил по ее внутреннему сгибу.
   — А вот это видели?
   Теперь дружно ухмыльнулись члены партии пессимистов.
   — Я знаю, что надо делать! — воскликнул Козлов. — Надо нашего «вице-премьера», или кто он у нас, послать с людьми пообщаться. Он человек столичный, в таких делах опытный, вот пусть и расскажет народу, что к чему. Про настоящее и про будущее.
   — Очень грамотно! — поддержали чиновники.
   — Где он есть, Антонина Васильевна? Зовитека его сюда!
   Антонина Васильевна, несмотря на свое приличное телосложение, птичкой выпорхнула из кабинета и скоро вернулась, подталкивая вперед Гогу-Гошу. Все сразу заметили, что за пару дней, проведенных в апартаментах мэра, гость хорошо прибавил в лице, округлился и стал окончательно похож на самого себя из телевизора.
   — Что случилось, господа? — холодно спросил Гога-Гоша, хотя прекрасно слышал, что творится на улице, и уже с утра с опаской выглядывал в окно.
   — Да уж, случилось, — сказала за всех Антонина Васильевна. — Народ вон на площади собрался, мэра требует. Но Христофору Ивановичу идти нельзя никак. У него насморк сегодня и вообще... Пойдитека лучше вы!
   — Ну вот здрасьте... — удивился Гога-Гоша. — Я при чем? Ваш народ — вы и идите!
   — Да вы не бойтесь, — сказал Нетерпыщев, — народ у нас хороший, смирный.
   — Вижу я, какой он у вас смирный. Это, собственно, кто, обманутые вкладчики?
   — Да нет! Какие еще вкладчики, откуда? Это наши тихопропащенцы насчет конца света интересуются.
   — В каком смысле?
   — В прямом. Будет или нет?
   — Ну знаете! С вкладчиками я бы еще мог поговорить, а это черт знает, что такое.
   — Да ведь вы на любую тему умеете! — ласково сказала Антонина Васильевна и, взяв Гогу-Гошу под локоток, стала медленно подталкивать его к балкону. — Я в прошлом году по телевизору видела, как вы самого Жириновского переспорили!
   Она явно с кем-то перепутала Гогу-Гошу, но он не стал ее разубеждать. Пусть думают, что он способен и на это. К тому же, догадавшись, что его выталкивают вовсе не на улицу, на растерзанье толпе, а всего лишь на балкон, он подумал, что на таком безопасном расстоянии можно и попробовать. В конце концов, ему действительно не занимать ораторских способностей, правда, он привык демонстрировать их в основном среди своих, когда можно быть абсолютно уверенным, что тебя не перебьют на полуслове и не закидают гнилыми помидорами. Но когда-то же надо попробовать поговорить и с народом тоже. Раз уж он решил баллотироваться в 2000 году, этого все равно не избежать, так почему бы не начать прямо отсюда? Дыра не дыра, а все же — Россия, потенциальные избиратели!
   — Один я не пойду, — сказал Гога-Гоша. — Одному не принято выходить. Кто-то должен меня представить.
   Антонина Васильевна обвела взглядом чиновников и остановилась на Бесфамильном.
   — Что ж, придется вам, товарищ Бес... тьфу ты! — Сергей Сергеич. Это все равно по вашей части, по части хаоса, так что идите с ним. Говорите что хотите, только чтобы через полчаса никого под окнами не было!
   Бесфамильный с неприязнью посмотрел на Гогу-Гошу и спросил:
   — И как же вас представить?
   — Ну... — лишь на секунду замялся Гога-Гоша. — Скажите просто: кандидат в президенты 2000 года.
   — Не хило! — оценил Бесфамильный. — Тогда пошли!
   Он рванул на себя балконную дверь и вышел, Гога-Гоша шагнул за ним — как в пропасть. Дверь тут же защелкнули изнутри, после чего, толкая и тесня друг друга, все прильнули к окнам, и стали через просветы между шторами смотреть, что будет.
   В разгар всей этой суеты Христофор Иванович встал и тихо вышел из кабинета. Такое с ним не раз уже случалось — в середине совещания вдруг встанет и уйдет, оставив всех в полном недоумении: то ли они что-то не то сказали и расстроили его, то ли просто пора ему вздремнуть. На этот раз ухода мэра никто, кажется, не заметил.
   Площадь между тем волновалась и гудела.
   — Эй! А может, их там уже нет никого? — крикнул кто-то. — Может они уже сбежали?
   — Далеко не убегут! Отсюда не убежишь! — крикнул с «кремлевской стены» охотник Семенов.
   Снизу человек уже пять-шесть мужиков, недовольных тем, что именно он захватил лидерство, безуспешно пытались за ноги стащить его с забора. Один, как видно, самый политически грамотный, терпеливо разъяснял:
   — Ты пойми! Криком ничего не добьешься! Тут надо с умом действовать — сначала выработать требования, потом составить петицию, потом выбрать представителей для ведения переговоров. Слезай! Голосовать будем!
   — Да пошел ты со своим голосованием, знаешь куда? — отвечал на это охотник Семенов.
   И тут на втором этаже особняка открылась дверь и на балконе один за другим показались два человека. В первом все сразу узнали очень популярного в городе начальника «Бесовской бригады», вчера еще руководившего разбором завалов после урагана. Второй был толпе вроде незнаком и в то же время сильно на кого-то смахивал. Люба глянула и обмерла, узнав Гогу-Гошу.
   Он с неприязнью смотрел на толпу, собираясь с духом и с мыслями. Тем временем Бесфамильный набрал полную грудь воздуха и что было сил крикнул, как на параде:
   — Здравствуйте, товарищи!
   Голос его потонул в шуме и свисте.
   — Мэра давай! Где мэр?
   — Пусть сам выйдет! Живой он там или нет?
   — Христофор Иванович жив и здоров! — крикнул начальник депхаоса. — И передает вам всем большой привет! Сам он выйти не может, так как в настоящее время работает над очень важными документами...
Площадь ответила пронзительным свистом. Охотник Семенов, стоявший на кирпичной стене, развернулся спиной к площади, лицом к балкону и крикнул:
   — Нам его приветов не надо! Мы не уйдем отсюда до тех пор, пока не узнаем, будет конец света или нет. И когда будет.
   — Граждане дорогие! — Бесфамильный даже руки приложил к груди, показывая, что не врет. — Вас ввели в заблуждение, и виновные будут сурово наказаны! Никакого конца света в ближайшее время не планируется! Ситуация у нас под контролем! Вот и товарищ из Москвы вам сейчас подтвердит. Это, граждане, — кандидат в президенты 2000 года! Прибыл в наш город специально для встречи с вами! Прошу! — и он чуть посторонился, пропуская на авансцену Гогу-Гошу. В толпе стали вытягивать головы и показывать пальцем на неизвестного из Москвы.
   — Глянь, это ж из телевизора мужик!
   — Точно, с «Поля чудес», этот... Аркадий!
   — Не, не он. У того усы, а этот спереди лысый почти.
   — Ребята, а это, случайно, не Лужков?
   — Скажешь тоже! Лужков в фуражке, я точно помню.
   — А может, этот, как его... ну который у нас богаче государства!
   — Березовский, что ли? А что, похож... И нос длинный.
   — Откуда ему тут взяться?
   — Мы ж не знаем, что там в Москве творится. Может, их уже выселять начали по одному!
   — Слыхал, что Бес сказал: кандидат в президенты!
   — Да какой из него президент! Шибздик какой-то!
   Тем временем Гога-Гоша подошел вплотную к деревянным перилам балкона, вцепился в них обеими руками, пару раз кашлянул, пробуя голос, и произнес:
   — Господа!..
   Вышло тихо и хрипло. Он еще кашлянул и добавил погромче:
   — Товарищи!..
   Площадь примолкла и стала слушать, что он скажет.
   — Да, да, товарищи!, — повторил Гога-Гоша, ободренный тем, что его хотя бы не освистывают, как только что Бесфамильного. — Я не стыжусь этого хорошего русского слова — товарищи! — несправедливо забытого у нас в последние годы...
   — Ближе к делу давай, — шепнул Бесфамильный.
   — Я думаю, мне не надо вам представляться, так как все вы, конечно же, хорошо знаете меня по моей активной политической деятельности, которую я вел, веду и буду вести на благо России!
   — А Тихо-Пропащенск еще в России считается или где? — крикнули снизу.
   — Товарищи-и-и! — простер руку к толпе Гога-Гоша. — Ваш замечательный город — это один из тех городов, на которых Россия стояла, стоит и стоять будет! И не случайно именно с вашего города начинаю я свое предвыборное турне, ибо...
   — А строй в России какой будет, если вас изберут?
   — Спасибо за вопрос! — сказал Гога-Гоша, на самом деле вопроса сильно испугавшись. (В голове его мгновенно пронеслись варианты ответа. Сказать: «капиталистический» — нельзя, не та аудитория. Но и «социалистический» говорить опасно, во-первых, могут не поверить, а во-вторых, вдруг до Москвы дойдет как-нибудь, что он тут намолол, — свои не простят).
   — Дело ведь не в «измах», — издалека начал Гога-Гоша. — Главное лично для меня — это отношение к простому человеку! И могу вам обещать только одно: если изберете президентом меня, строй у нас с вами будет... новый!
   — А долги старые!
   — Деньги-то насовсем отменили или как?
   — Вы нам прямо скажите: чего нам ждать после двухтысячного года?
   Увидев, что вопросы сыплются со всех сторон, Гога-Гоша решился вдруг на маленькую хитрость.
   — Минуточку, господа! То есть товарищи дорогие! Я готов ответить на все вопросы, но в письменном виде! Напишите ваш вопрос и передайте сюда, только не забудьте указать: «Кандидату в президенты такому-то...» — фамилия, имя, отчество.
   — Вот это ты зря, — тихо сказал Бесфамильный, сразу Гоги-Гошину хитрость разгадавший.
   — Такому-то какому? — спросили из толпы.
   — Фамилию назовите!
   — Сами, сами! — нервно улыбался Гога-Гоша. — Народ должен знать своих кандидатов, тем более — в президенты! Кто первым назовет, получит приз!
   — Вы с ума сошли! — дернул его за рукав Бесфамильный. — Какой приз? Где мы его возьмем?
   — Это ваши проблемы. Скажите спасибо, что я тут стою вообще и развлекаю вам публику.
   Между тем люди на площади разочарованно загудели.
   — Я ж говорил, что он с «Поля чудес»!
   — Ты с нами в игрушки не играй! Ты лучше прямо скажи: будет всему этому конец или нет?
   Гога-Гоша открыл было рот, чтобы сказать, что конца этому не будет никогда, но тут стоявший на «кремлевской стене» охотник Семенов неожиданно размахнулся и с криком: — «Эй, кандидат! Лови записку!» — запустил по балкону рябым перепелиным яйцом, а сам спрыгнул со стены вниз, Яйцо шмякнулось о дверное стекло и желтым ручейком потекло вниз.
   И тут же, как по команде, с разных сторон полетели в сторону балкона большие и маленькие булыжники, на которые стоящие на площади уже давно, оказывается, разобрали мостовую, и только ждали сигнала «К бою!». Гога-Гоша сделал попытку уклониться, но тут же получил в лоб, досталось и Бесфамильному. За дверью пожалели несчастных и на секунду приоткрыли, первым в кабинет ввалился без чувств Гога-Гоша, а сверху обрушился, придавив его своим большим телом начальник депхаоса Бесфамильный. В особняке зазвенели и посыпались стекла.
   Возбужденная толпа ринулась к стене. Кто карабкался на нее, подсаживаемый другими, кто колотил по ней булыжниками и неизвестно откуда взявшимися молотками. Скоро в одном месте образовалась дыра, которая быстро превратилась в лаз, достаточный для того, чтобы через него протиснулся человек. Самое удивительное, что собаки за стеной вдруг утихомирились, легли на траву и молча наблюдали, как на вверенную им территорию один за другим лезут люди. Когда двор мэрии уже под завязку наполнился людьми, был обнаружен тот самый потайной вход, которым пользовались чиновники, чтобы попасть на работу, его открыли изнутри и впустили остальных желающих.
   Чиновники забаррикадировались в здании и приготовились держать оборону. Но обороняться не пришлось. Желание штурмовать мэрию иссякло у толпы так же внезапно, как возникло. Дело в том, что в торце здания, на уровне первого этажа, была обнаружена пристройка, о существовании которой никто из посторонних не знал. Взломав дверь, обнаружили небольшой склад со стратегическими запасами воды и продовольствия, предусмотрительно заготовленными, видимо, еще в советские времена. Судя по пустым флягам и ящикам, запас уже изрядно израсходовали на внутренние нужды мэрии. С криками: «Налетай!» и «Вот тебе и приз!» народ бросился в узкую дверь, произошла давка, дверь сорвали, кого-то затоптали ногами, кто-то отползал, таща за собой коробку с консервами, кто-то пытался остановить и как-то упорядочить разграбление. Но с того момента, когда у дальней стены склада была обнаружена еще и водочка (в давно не виданных тихопропащенцами четвертинках, называвшихся когда-то «мерзавчиками»), остановить людей было уже невозможно. В полчаса все было кончено. Склад зиял пустотой, двор был вытоптан, забор снесен, даже собаки, и те разбежались. Площадь перед мэрией опустела и тоже зияла черными дырами из-под вывороченных в разных местах булыжников.
   Лишь трое наиболее сознательных граждан, не участвовавших в опорожнении склада, оставались стоять перед мэрией и обсуждать случившееся.
   — Вот так всегда у нас. Пошумим, пошумим и разбежимся...
   — Да... Крикунов много, а народ поднять некому!
   — Наш народ пока до самого края не дойдет, не поднимется. Значит, еще не край.
   Чуть в сторонке стояла и смотрела на балкон Люба Орлова. Ей хотелось увидеть еще раз Гогу-Гошу, говорить с ним, спросить его, как он тут оказался, зачем ушел тогда и для чего унес ножницы. Но побитое булыжниками и заляпанное перепелиными яйцами здание мэрии похоже было сейчас на пустой склеп. Ни звука, ни шороха не доносилось оттуда. Насмерть перепуганные чиновники затаились и ждали наступления темноты.